Человек, готовивший для Рамзая справку об американце, сидел в иностранном отделе, в Москве, и пользовался открытыми источниками. Он ничего не знал, и не мог знать, о подозрениях Стэнли, как, впрочем, и о самом Стэнли. Эйтингон был в Европе. Кроме него, о Стэнли имел представление только начальник иностранного отдела.
Перед Зорге был просто американский журналист. Фамилия была ирландской, но мистер О» Малли упомянул, что он атеист. Юноша обаятельно улыбнулся: «Примат папской власти отжил свое, мистер Зорге. Я предпочитаю действовать на основании разума, а не веры».
– Обыкновенный, флиртующий с нацизмом, молодой карьерист, – успокоил себя Зорге:
– Ничего подозрительного. Скажу, что родился в Баку. Я такого и не скрываю…, – американец, восторженно, ахал. Зорге пожал плечами:
– Я ребенком оказался в Германии. Русского языка я не знаю, ничего не помню…, – он усмехнулся, – но кофе варю по рецепту своего отца. Он работал инженером, на промыслах у Нобеля…, – они говорили о каспийской нефти, когда в передней зазвонил телефон. Зорге, извинившись, вышел.
Меир откинулся в кресле:
– Отличное прикрытие. Экспортно-импортная контора, только в профиль, как говорится. У нас тоже подобная фирма имеется, в Цюрихе. Клаузнер, наверняка за связь отвечает. Разъезжает по всей Японии, по делам, в чемодане возит рацию. Его не поймать. Никто не заподозрит нациста. Коммунисты на них похожи, поэтому им легко притворяться друг другом…. – Меир оборвал себя:
– А кузен Мишель? Есть и другие коммунисты. И потом, – он вспомнил лицо гауптштурмфюрера фон Рабе, вспомнил, как Ирена, всхлипывая, говорила о налете СС на еврейское кафе, – нацизм страшнее коммунизма. А лагеря? – спросил себя Меир:
– А Теруэль? Хорошо, я могу оказаться неправ, насчет Филби. Все равно, они расстреляли приют, чтобы опорочить троцкистов. Аарон мне рассказывал о налете СС. Папа ничего не знает, и не узнает. Господи, – попросил Меир, – убереги Аарона от всякого зла…, – ему, в общем, все было ясно:
– В магазине людно. Кто угодно может прийти и уйти незамеченным. Переулок, напротив, виден, как на ладони. Я, разумеется, ничего не сообщу японцам. Это не мое дело. Просто буду знать, кто такой мистер Зорге…, – немец, вернувшись, весело предложил:
– Я вас довезу до метро, герр О’Малли. Мне, наконец, одобрили встречу в министерстве, с важным чиновником…, – американец отказался. Он объяснил, что хочет, как следует, познакомиться с Токио.
Проводив его, Зорге запер дверь и опустил шторы. Он открыл ключом, висевшим на цепочке для часов, ящик рабочего стола. Граф Дате Наримуне его весьма интересовал. Зорге давно сообщал в Москву о либерализме дипломата, однако не находилось повода поговорить с его светлостью, что называется, по душам.
– Теперь повод появился, – он быстро просмотрел записи, – благодаря работникам, в Лондоне. Благодаря Кукушке…, – он улыбнулся:
– Я ее в последний раз видел шестнадцать лет назад, во Франкфурте. Она совсем девчонкой была. Родила дочь, овдовела. Может быть, мы и встретимся еще…, – он вспомнил коротко стриженые, черные волосы, большие, дымно-серые глаза:
– Молодая женщина, ей тридцать шесть. Голова у нее светлая, конечно…, – именно Кукушка разработала комбинацию.
Требовалось завербовать графа Наримуне раньше, чем это сделают англичане, а, вернее, Канарейка, представитель британской секретной службы в Токио. Сведения о существовании Канарейки исходили от агента, тоже работавшего в секретной службе, только в Лондоне. Имени его Зорге не знал. Зорге предписывалось передать сведения о Канарейке, то есть мисс ди Амальфи, графу Наримуне. Что с женщиной сделают японцы, Зорге не интересовало.
– Ничего не сделают…, – он поменял рубашку, – тихо вышлют обратно в Лондон. Лондон вышлет сюда какого-нибудь японца, согласно дипломатическому протоколу. Мы избавимся от соперников и завоюем доверие его светлости графа. Он меня не заподозрит, немцы не любят англичан. Мы с японцами союзники…, – Зорге привык говорить о нацистах, «мы». Так было удобнее.
Он вывел из гаража во дворе маленький форд:
– Начнем встречаться с графом, разговаривать. Я войду к нему в доверие, приучу к себе. Потом придет время снять маски…, – Зорге, прихрамывая, сел за руль:
– Если верить слухам, он едет в Европу. Нам подобное пригодится…, – вспомнив серо-синие, пристальные глаза О'Малли, под очками с золотой оправой, Зорге внимательно осмотрел переулок. Его беспокоило, что американец закрыл своим телом незнакомых детей.
Он не знал, и не мог знать, что Стэнли, по той же причине, уверил Эйтингона, в полной безопасности мистера О’Малли. Стэнли считал, что любой разведчик, под обстрелом, станет в первую очередь спасать себя, а не каких-то сирот.
– Знакомыми детьми тоже никто бы не поинтересовался…., – Зорге аккуратно вел форд к министерству иностранных дел, – зачем он это сделал? Не похоже на американца, они только о выгоде думают. Русский бы так поступил…, – Зорге замер:
– Или Москва меня проверяет? Если да, то парень отменно играет. Я ему поверил, с первого слова. Пусть проверяет, – развеселился Зорге, – товарищ О» Малли. В гражданской войне он не участвовал, по возрасту. Должно быть, из комсомольского набора. Меня не предупредили о его приезде. Скорее всего, тоже Кукушки идея. Ее отец был очень подозрителен, и правильно…, – оставив машину на парковке для гостей, Зорге проверил свой немецкий паспорт и журналистскую карточку. Он пошел к высоким, темного дуба, дверям министерства иностранных дел.
Когда Акихиро-сан доложил начальнику о приходе посетителя, Наримуне, за чашкой зеленого чая, просматривал корреспонденцию
Обед принесли из министерской столовой, скромную коробку бенто, черного лака, с вареным рисом, лососем и маринованными овощами. Наримуне обедал в дорогих ресторанах, с дипломатами и журналистами, но, если выпадал свободный от встреч день, он спускался вниз и выходил на улицу. Квартал усеивали маленькие забегаловки, где подавали лапшу. В закусочных обедали мелкие клерки. В закутке можно было повесить пиджак на спинку высокого стула, засучить рукава рубашки и принять от повара миску с дымящейся, свежей собой.
Из общественного телефона, висящего на обклеенной плакатами стене, можно было позвонить Лауре. Телефонистки в британском посольстве узнавали Наримуне. Он представлялся продавцом из книжного магазина, при Токийском университете. Лауре-сан, любезно сообщали о новинках. Из кабинета разговаривать с Лаурой было опасно. Наримуне искренне, ненавидел ложь и притворство, но пока им приходилось терпеть.
Наримуне был любимцем министра иностранных дел, Коки Хирота. Министр, пятнадцать лет назад, сам занимал должность заместителя начальника европейского департамента. Он тоже считал, что Япония не должна воевать с Китаем. Хирота, на совещаниях, говорил:
– У нас другой враг, господа. Враг на севере, – он указывал на карту, – давний, исконный враг. Мы никогда не доверяли русским, и не будем, пока не окажемся в полной безопасности. Союзники по антикоминтерновскому пакту нам помогут, – добавлял министр.
На карте остров Карафуто, словно клинок, опускался в сторону Хоккайдо. По договору, подписанному в Портсмуте, когда Российская Империя проиграла войну, южная часть острова отошла Японии. На северной части Карафуто сидели русские, вернее, теперь, советские. По Симодскому трактату, заключенному при императоре Комэе, Япония получила юрисдикцию над четырьмя южными островами архипелага Чишима. Северные острова тоже принадлежали СССР. Министр Хирота, поэтически, сравнивал Карафуто и Чишима, с луком и стрелой, угрозой безопасности страны:
– Мы хотим укрепить границы, – замечал Хирота, – мы не покушаемся на остальной Дальний Восток, или, тем более, на Сибирь.
Хирота, немного, лукавил.
Кроме Карафуто и островов Чишима у русских имелась стратегически важная гавань, Владивосток, находящаяся в опасной близости от Японии. Тем не менее, Хирота настаивал на прекращении войны в Китае. Армия должна была повернуть на юг, в направлении французского Индокитая. Не след было оставлять в тылу, за спиной, миллионы людей, недовольных японской оккупацией. Разглядывая карту, Наримуне понимал, что с Китаем можно воевать вечно. Он даже зажмуривался, смотря на бесконечный простор территории, уходящей к западу, к Индии и Тибету. Хирота считал, что Япония должна сдерживать экспансию Америки, а не заниматься бесплодными стычками с китайскими войсками.
Министр выделял Наримуне еще и потому, что Хирота был сыном каменщика. Он с благоговением относился к аристократам. В кабинете Наримуне висел портрет Одноглазого Дракона, Дате Масамунэ, сделанный в старинной манере, и родословное древо клана. Иностранные дипломаты с любопытством рассматривали реликвии. Наримуне замечал, что его предок стал первым даймё, установившим связи с западным миром:
